Понятие интеллигенции. Ее особое положение в провинции. I. Русская интеллигенция XIX века: понятие, формирование, состав

Масоны и Февральская революция (26.05.2010) НАРГИЗ АСАДОВА: Это передача "Братья", передача о масонах. И у микрофона постоянная ведущая этой передачи Наргиз Асадова и наш так же постоянный экскурсовод в мир масонов Леонид Мацих, здравствуйте.ЛЕОНИД МАЦИХ: Добрый вечер.Н.

Еврейская история, еврейская религия: тяжесть трех тысяч лет Исраэль Шахак.Закрытая Утопия?Предубеждение и уверткиОртодоксия и толкованиеТяжесть историиЗаконы против неевреевПолитические

РЕФЕРАТ

по курсу «Основы государства и права»

по теме: «Правосознание российской интеллигенции конца 19 века-начала 20 века»

Введение

1. Общие черты правосознания российской интеллигенции

2. Правовые взгляды российской интеллигенции

Заключение

Список использованных источников

Введение

В начале прошлого века в сборнике «Вехи», была опубликована статья Богдана Александровича Кистяковского (1868-1920) «В защиту права (интеллигенция и правосознание)». Тема, которой посвящена эта статья, была и остается поистине животрепещущей. Кистяковский ставит вопрос, и сегодня актуальный: обладает ли российская интеллигенция зрелым, развитым правосознанием? И другой вопрос, который тесно связан с первым: свойственно ли правосознание большим массам российского народа? Иными словами, являются ли правовые ценности важными и руководящими ценностями российского сознания – наряду с ценностями научной истины, нравственного совершенства, религиозного благочестия и т.д. Согласно Кистяковскому, ответ на этот вопрос – самый неутешительный. Он пишет: «русская интеллигенция никогда не уважала права, никогда не видела в нем ценности; из всех культурных ценностей право находилось у нее в наибольшем загоне. При таких условиях у нашей интеллигенции не могло создаться и прочного правосознания, напротив, последнее стоит на крайне низком уровне развития».

В данной работе проанализировано правосознание российской интеллигенции той эпохи.

Для широких кругов российской интеллигенции того периода, как отмечали многие крупные теоретики права, было присуще пренебрежение к правовым нормам общественной жизни. Некоторым больше импонировал принцип – цель оправдывает средства.

П.И. Новгородцев писал: «Политическое миросозерцание русской интеллигенции сложилось не под влиянием государственного либерализма Б.Н. Чичерина, а под воздействием народнического анархизма Бакунина. Определяющим началом было здесь не уважение к историческим задачам власти и государства, а вера в созидательную силу революции и в творчество народных масс».

Подобные же оценки правосознания российской интеллигенции содержатся в трудах И.А. Ильина, В.А. Маклакова, П.Б. Струве, И.А. Покровского и др.

Социально-политические особенности России служили питательной средой для эскалации терроризма, формировали благоприятную нравственную атмосферу в обществе для его распространения. Ряды террористов пополнялись, их «подвиги» прославлялись.

Атмосфера ослепления российского общества в отношении террора к концу 70-х годов XIX в. высветилась в связи с процессом над террористкой В. Засулич.

Вынесение оправдательного приговора за явно умышленное покушение на убийство петербургского градоначальника Ф.Ф. Трепова было встречено, по словам председательствующего на суде А.Ф. Кони, невиданным восторгом и ликованием не только в зале суда, но и за его пределами.

Даже находившийся в зале суда Ф.М. Достоевский, до этого обличивший в романе «Бесы» терроризм в форме нечаевщины, высказался, по словам публициста Г.К. Градовского, за оправдание преступницы, при этом заметил: «чего доброго ее теперь возведут в героини».

В августе 1903 г. на II съезде Российской социал-демократической партии Плеханов выступил с якобинским программным лозунгом «Благо революции – верховный закон» и с откровенным оправданием революционного произвола. При этом он одинаково допускал и существование «долгого парламента» (как это имело место в английской революции середины XVII в.), и быстрый разгон его при необходимости. Таким образом, конституционное революционное право в его подходе играло чисто вспомогательную роль, причем диктаторская власть государства была для него выше права и не была связанной его требованиями и предписаниями. Эта мысль была подхвачена Лениным (диктатура вообще и диктатура пролетариата в особенности не может быть стеснена никаким законами) и реализована в первые же годы советского правления.

Бывший начальник Петербургского охранного отделения генерал А.В. Герасимов впоследствии писал, что в 1905 г. «особенными симпатиями среди интеллигенции и широких обывательских, даже умеренных слоев общества пользовались социалисты-революционеры. Эти симпатии к ним привлекала их террористическая деятельность. Деньги в кассу их центрального комитета притекали со всех стороны в самых огромных размерах».

По мнению Кистяковского, в России никогда не было именно такой книги, которая играла бы роль некоего правового манифеста общественного сознания, сопоставимого с трактатами «О гражданине» и «Левиафан» Гоббса, с сочинениями Локка, с произведениями «Об общественном договоре» Руссо или «Дух законов» Монтескье. Вспомнив о таких занимавшихся правом философах, как Владимир Соловьев, Борис Чичерин, Кистяковский справедливо отмечает, что и ими не было создано правовых сочинений, подобных названным. А отсутствие таких книг как раз и свидетельствует о том, что в самом общественном сознании России не было потребности в подобных документах и литературе. Отсюда притупленность правосознания русской интеллигенции, отсутствие интереса к правовым идеям. В свою очередь он связывает это обстоятельство с застарелым злом – с отсутствием «какого бы то ни было правопорядка в повседневной жизни русского народа».

Несмотря на негативную в целом правовую ментальность и правовой нигилизм российской интеллигенции того времени, взгляды отдельных ее представителей заслуживают самого внимательного рассмотрения.

Владимир Сергеевич Соловьев (1853–1900) оставил заметный след в обсуждении многих актуальных проблем своего времени. Была затронута им и проблема правосознания. Для правопонимания Соловьева помимо общего уважительного отношения к идее права (праву как ценности) характерно еще стремление выделить и оттенить нравственную ценность права, правовых институтов и принципов. Такая позиция отражена у него и в самом определении права, согласно которому право является, прежде всего, «низшим пределом или некоторым минимумом нравственности, равно для всех обязательным».

Естественное право для него не есть некое обособленное натуральное право, предшествующее исторически праву положительному. Не составляет оно и нравственного критерия для последнего, как, например, у Е.Н. Трубецкого. Естественное право у Соловьева, как и у Конта, есть формальная идея права, рационально выведенная из общих принципов философии. Естественное право и положительное право для него лишь две различные точки зрения на один и тот же предмет.

Свобода есть необходимый субстрат, а равенство – его необходимая формула. Цель нормального общества и права составляет общественное благо Эта цель есть общая, а не коллективная только (не сумма отдельных целей). Эта общая цель по существу своему внутренне соединяет всех и каждого. Соединение всех и каждого происходит при этом благодаря солидарным действиям в достижении общей цели. Право стремится осуществить справедливость, но стремление это лишь общая тенденция, «логос» и смысл права.

Право положительное лишь воплощает и реализует (иногда не вполне совершенно) в конкретные формы эту общую тенденцию. Право (справедливость) пребывает в таком соотношении с религиозной моралью (любовью), в каком пребывают государство и церковь. При этом любовь есть нравственный принцип церкви, а справедливость есть нравственный принцип государства. Право в отличие от «норм любви, религии» предполагает принудительное требование реализации минимального добра.

«Понятие права по самой своей природе заключает в себе элемент объективный или требование реализации». Необходимо, чтобы право всегда имело силу осуществиться, т.е. чтобы свобода других «независимо от моего субъективного ее признания или от моей личной справедливости всегда могла на деле ограничивать мою свободу в равных пределах со всеми». Право в его историческом измерении предстает «исторически-подвижным определением необходимого принудительного равновесия двух нравственных интересов – личной свободы и общего блага». То же самое в другой формулировке раскрывается как равновесие между формально-нравственным интересом личной свободы и материально-нравственным интересом общего блага.

Правопонимание Соловьева оказало заметное влияние на правовые взгляды Новгородцева, Трубецкого, Булгакова, Бердяева, а также на общий ход дискуссий по вопросам взаимоотношений церкви и государства периода «русского религиозного ренессанса» (первое десятилетие XX в.).

В своем фундаментальном труде о правовом государстве Сергей Александрович Котляревский (1873–1940) писал как об общеизвестном: «идея правового государства вошла в обиход современных цивилизованных государств, в совокупноститехожиданий, которые обращает член государственного союза к руководителям этого последнего. Правовое государство стало одним из политических заданий. Много раз отмечался кризис правосознания, утрата веры во всемогущество права и учреждений. Наличность переживаемых здесь разочарований не отнимет у данных стремлений настойчивости и выразительности: убеждение, что государство должно принять облик правового государства, остается непоколебленным»

Главное назначение правового государства, согласно Котляревскому, быть государством справедливости; ценность его определяется ценностью самого правового начала и при том предположении, что закон в таком государстве всегда справедлив и что «способ его создания есть в то же самое время – при недостатках человеческой природы – обеспечение этой возможной справедливости».

Павел Иванович Новгородцев (1866-1924) с самого начала своей научной и преподавательской деятельности зарекомендовал себя блестящим историком и философом права. Егоимя стало известным в связи с подготовкой и изданием сборников «Проблемы идеализма» (1902) и «Из глубины» (1918), ставших крупным событием в духовной жизни российского общества. Самым значительным по замыслу и исполнению трудом стало «Введение в философию права». Первую часть его составили работы «Нравственный идеализм в философии права» и «Государство и право» (1907), в которых было дано обоснование потребности в возрождении философии естественного права. Вторую часть составила работа «Кризис современного правосознания» (1909), где сделан обзор кризисных тенденций в использовании идеалов и ценностей эпохи века Просвещения, в том числе ценностей правового государства. «Если изначально правовое государство имело задачу простую и ясную – когда равенство и свободы представлялись основами справедливой жизни, т.е. началами формальными и отрицательными, и осуществить их было нетрудно, то сейчас государство призывается наполнить эти начала положительным содержанием». Трудность последней задачи состоит в том, что государство возлагает на себя «благородную миссию общественного служения, встречается с необходимостью реформ, которые лишь частично осуществимы немедленно», и что, вообще говоря, они «необозримы в своем дальнейшем развитии и осложнении» В третьей части «Об общественном идеале» (1917) предметом критического анализа и обобщений стали идеалы социализма и анархизма в их возникновении и исторической эволюции. Свой личный интерес в разработке идеалистического, восходящего к Канту направления философии права Новгородцев связывал с потребностью обосновать «самостоятельное значение нравственного начала» в правоведении. Эта позиция, по его мнению, представляла собой «разрыв с традициями исключительного историзма и социологизма и переход к системе нравственного идеализма».

Русская интеллигенция как историко-политико-культурный феномен нашей страны вот уже более 150 лет является важнейшей темой в дискуссиях о национальном самосознании, становлении России, ее революционных переустройствах и . В принципе вся эта полуторовековая российская история может быть описана и понята как история становления и «крушения» именно отечественной интеллигенции.

В нашей историографии нет единства в понимании интеллигенции как социального слоя. Так,

• П.Струве ведет ее генеалогию примерно с периода реформ 1861 года, С.Булгаков убежден, что ее появление связано с .

Общее же здесь то, русская интеллигенция уже по своему происхождению стала пересечением несочетаемых культурных кодов — рационального западного и иррационального народного. Поэтому в данном феномене, несмотря на рациональный, по сути, характер его деятельности был очень силен чувственный, иррациональный, глубоко русский компонент, который выражался в повышенном чувстве ответственности и совестливости.

• Рациональность отличает ее от народа.
• Совестливость — от власти.

Таким образом, интеллигенция — прослойка между молотом власти и наковальней народа. В стране, где не существует закона, она

«играет роль, аналогичную роли системы демократических институтов и учреждений в странах Запада, стремясь быть посредницей между народом и государством.»

Если воспользоваться терминологией З.Фрейда, то русская интеллигенция — это «Я», сознание народа, вмещающее не только рациональное осознание жизни, но и олицетворяющее его совесть. Как «Я» возникает в процессе сложной биологической эволюции, так и интеллигенции нарождается на определенном этапе социальной эволюции. Ее положение между «молотом» — государства, идеологии и «наковальней» — народной массы, делает эту группу наиболее динамичной и ковкой частью российского общества.

• Социологи усматривают в интеллигенции более или менее однородный слой образованных людей, профессионально занятых умственным трудом.
• Философское сознание склонно к рефлексии ее творческого опыта в сфере культуры.
• Писатели создают образы представителей интеллигентов, в которых наглядно выражены их личные и жизненные искания,
• Историки обозначают ту роль, которую сыграла класс интеллигенции в разрушении основ государства Российского.

Каждый из них будет по-своему прав, и, тем не менее, каждое рассуждение только интуитивно предполагает, однако не определяет природы интеллигенции. Характер и тематика развернувшейся в нашем обществе полемики вокруг двух наследий – дореволюционной и советской России – свидетельствуют, что именно проблемы интеллигенции оказываются:

• камнем преткновения в выборе вектора дальнейшего развития
• и водоразделом в отношении к ценностям и идеалам этих

Социологические исследования неизменно оказываются уже тех социальных значении и , в которых находят свое выражение бытие и сознание интеллигенции. А изучения последних лет регистрируют объективную и устойчивую тенденцию к размыванию социальных границ интеллигентского класса в структуре постсоветского общества.

Рождение понятия и класса интеллигенции

Давно принято характеризовать этот феномен в ряде схематических оппозиций интеллигенции и:

• Интеллектуалов (т.е. образованных людей, преимущественно западного типа). Здесь интеллигенция позиционируется как уникальное явление исключительно России.
• Народа (как основной массы). Здесь она понимается как меньшая часть общества, вплоть до своего маргинального положения.
• Власти (как легитимному правопорядку в государстве). Тут она описывается как непримиримая оппозиция, почти всегда враждебная и почти к любой власти

Определить же точно, что такое интеллигенция как социальное явление, оказывается сложным, если оставаться в этих рамках, поскольку даже само это понятие в процессе своей эволюции претерпевало содержательные изменения.

Само слово возникает на общественном горизонте употребления в середине 19 века:

• Франция – это 30-ые годы
• Германия – 40-ые
• Россия – 60-ые

Поначалу этим словом обозначают отвлеченную «интеллектуальную способность» (конкретнее способность к мышлению, пониманию), а затем данное понятие распространяется на группу, слой, который является олицетворением такого свойства.

Просвещение декларирует идеальность общества, которое основывается на Знание (Разум) – это канун революции во Франции, но уже с 19 века (середина) в идеях человеческого обустройства мира главенствует именно потенциал «интеллигенции». В трудах Конта такое представление расшифровывается как не просто лидерство науки, знания, но как возможность это знание применять в построении социума.

«Знать, чтобы предвидеть; предвидеть, чтобы управлять»

— т.е. ценность интеллекта объявляется в том, что его можно использовать в качестве социальной силы или средства управления. Носителями такой силы называются творческие люди, но пока без какого-либо определенного социального статуса. Лишь к концу 19 века словом интеллигенция станут называть группу, которая выходит в публичное пространство для этих целей.

Почти аналогичный генезис это понятие совершает и в Германии; в работах Гегеля это также поначалу просто способность человека, но далее философ начинает обозначать им среднее сословие, а именно госчиновников. В характеристике данного сословия Гегель отмечает обязательную образованность, которая и отличает чиновничий слой от собственно необразованного народа. Интересно, что в послереволюционной Германии (1848) серьезно обсуждается вопрос введения непременного образовательного ценза для претендентов в парламентарии.

Еще примечательно, что из Германии данное слово впервые проникает в Россию, так поэт Гейне в обращении к российскому монарху использует «интеллигенцию» как исключительную способность августейшей персоны.

Есть разные мнения, когда точно понятие оформилось в нашем языке. В числе первых «авторов» называют писателя П.Боборыкина, И.Аксакова, ряд публицистов-либералов и славянофилов. Причем, эволюция термина такая же – от абстрактной способности до определения группы ее носителей.

Начало, становление и история русской интеллигенции

Активно отечественная интеллигенция стала оформлять свою историю с 60-гг. 19 века, выходя в публичное пространство, в том числе и благодаря реформам. Образованные люди претендуют на свою самостоятельность в политических вопросах, требуя для себя возможности участвовать в принятии государственных решений.

Однако в России сам класс интеллигентов оформляется чрезвычайно сложно:

1. На общественном поле присутствует масса разнородных социальных групп, которые стремятся к личному лидерству в интеллектуальной сфере.
2. Фактически отсутствует какое бы то ни было статусное оформление этих групп. Для интеллигенции не существовало ни правовых, ни социальных, ни политических «оснований» своей полноценной реализации.

Синонимом для понятия «интеллигент» в ту пору было лишь определение «разночинец». Однако и оно лишь констатировало разность социальных происхождений своих носителей. К тому же, разночинцы не имели своих представителей в земствах, не дали результатов тут и попытки ввести как в Германии тот самый образовательный ценз. Последнее очень важно, так как принятие этого положения (наряду с имущественным цензом) позволило бы образованным людям участвовать в самоуправлении страной.

Такую возможность разночинная интеллигенция будет отстаивать в революции 1905-07 гг., когда и получит ее. До победы же над Романовыми социальное явление «интеллигенции» в России в публицистике и литературе дискутировалось в трех категориях:

• Социологии

Определяет феномен как «образованный класс, общество» «работников умственного труда», участвующих в производстве идей и т.д.

• Идеологии

Как группа, заимствующая западные идеи и идеалы

• Аксиологии

С позиций оценочных установок это явление определяли как нигилистическую или альтруистическую мораль с ответственным (либо обратное) отношением к Родине и народу и т.д.

Существовали и иные способы определения. Важным здесь было то, что изначально интеллигенция как класс или группа не имела своих как раз групповых или классовых интересов, что как бы давало ей возможность «олицетворять» собой все общество, а значит и выражать интересы всего российского социума.

Немецкий ученый Ю.Хабермас уже в 20 веке провел анализ феномена публичности, введя в него определенную терминологию. На основании этого анализа можно вывести, что в России в пред- и пореформенный период складывались основы уже буржуазной публичности, которая, в отличие от существовавшей ранее дворянской:

• не дает никаких привилегий прежней элите,
• освобождается от старых сословных ограничений
• распространяется на всех образованных представителей общества.

В России первой такой формой общественной публичности, в которой проявилась интеллигенция, стала литературная сфера, из которой она активно перемещается в политическую публичность, становясь группой, формирующей общественное мнение. (см.

• Множество идейных течений манифестирует свои взгляды посредством
• Существенно возрастает процент общей образованности (в том числе благодаря студенчеству)
• Преизобилуют , сообщества
• Возникают фигуры идейных лидеров

Собственно сама литературная сфера очень политизируется, а после репрессий государства – даже радикализируется.

Известно, что манифестации студентов превращаются в протестные митинги, оканчивающиеся задержаниями, судом, ссылками. В эти движения вовлекаются остальные слои населения, допускается и даже поддерживается мысль о революционном насилии. Так, оправдание террористки В.Засулич производит неожиданный эффект – его одобряют даже некоторые царские бюрократы. Кружки трансформируются в подпольные революционные группы, взявшие курс на террор. Причиной быстрой радикализации интеллигенции первых десятилетий своего оформления в России также становится провал просветительского «хождения в народ».

В итоге в числе основных характеристик процесса становления русской интеллигенции можно назвать главное противоречие:

Быстрый рост ее публичности и общественного влияния и предельная маргинальность (то есть бесстатусность) ее положения и представителей.

Это приводит к тому, что национальная интеллигенция конца 19 века пытается оформиться как независимый политический игрок, проводя социальную и просветительскую деятельность, совмещенную с терроризмом.

Имеющая в своем распоряжении успешную возможность литературной публичной активности, интеллигенция переносит акцент на политическую сферу, декларируя неизбывность краха монархической власти в революционном процессе построения утопического блага общества. Такое положение группы, не в конечном счете, было обусловлено действиями самой власти, которая реагировала на критику и тексты интеллигентов открытыми полицейскими репрессиями.

Февраль 1917 на некоторое время снял остроту враждебного противостояния нового класса и власти, приведя к правлению образованный класс России. Но это был очень кратковременный период, закончившийся «крушением» русской интеллигенции в пожаре большевистского переворота.

Появление в России интеллигенции как особой социальной группы относится к 30-40-м гг. 20 века. К середине 19 века она существует как вполне сложившаяся социальная прослойка в обществе.

Основной чертой самосознания русской интеллигенции было ее противостояние власти, которое проявилось как в революционном максимализме, так и в либеральной оппозиционности. Особенностью ее самосознания было так называемое отщепенство, порожденное социальной изолированностью. Интеллигенция ощущала разрыв с народом, но пыталась преодолеть его путем своего служения ему.

Осознание «нужности» народу питало общественную активность интеллигенции, роль которой значительно возрастает. С ее деятельностью было связано развитие народного образования, просвещения и науки. В просвещении народа она видела свой нравственный долг.

Идентификация интеллигенции со второй половины XIX века тесно связана с дистанцированием от власти, поэтому важно учитывать степень и характер этого дистанцирования, который определяет соответствующие стратегии поведения.

Во второй половине XIX столетия у русской интеллигенции складывается определенное ядро ценностных и мировоззренческих ориентаций, объективно работающих на народническую парадигму. Во-первых, это равное неприятие феодальных и буржуазных пороков и желание преодолеть их «одним ударом». Во-вторых, это такой культ личности человека, который делает болезненно неприемлемыми любые формы отчуждения и эксплуатации человека человеком, и как следствие этого провозглашает право на открытое сопротивление против всех видов явного и скрытого насилия над человеком труда и творчества. В-третьих, это принципиальный выбор в пользу доминанты непосредственно общественных форм организации жизни человека над формами опосредованно общественными, материально отчужденными, отпущенными в пространство отрицательной свободы, неуправляемой и «противочеловечной» экономической стихии.

Развитие представлений об общественном идеале происходило в ситуации, когда все общество обсуждало возможности социальных перемен. Ожидания эти часто были связаны с учением социализма. Н.А.Бердяев дал предельно лаконичное описание всеобщности народнической парадигмы в русской философии и культуре XIX в.: "В русском сознании XIX века социальная тема занимала преобладающее место. Можно даже сказать, что русская мысль XIX века в значительной своей части была окрашена социалистически". История проникновения позитивизма в Россию аналогична общеевропейскому процессу, но имеет и особенные черты. России о позитивизме заговорили почти одновременно с выходом «Курса положительной философии». Так, первые упоминания о нем можно найти в работах критиков и публицистов В. Майкова (1845) и Д. Милютина (1847). Однако процесс проникновения позитивизма на российскую почву начался не сразу. Исследователи русской философии находят этому несколько объяснений. Среди них – малое развитие интереса к философии вообще, весьма неблагоприятные условия, в которых находилось печатное слово в России (Лесевич), ограниченное проникновение английской и французской литературы и, наоборот, весьма интенсивное воздействие немецкого идеализма (Радлов). Действительно, русское мышление долгое время находилось в своеобразном плену немецкого идеализма. Позитивизм в России был воспринят как философское направление, «родственное материализму и дарвинизму». Проникновение позитивизма на русскую почву совпало с процессом становления общественных наук. Позитивизм подчеркнул не только связь науки с обществом в процессе распространения на русской почве. Ускоренная модернизация пореформенного общества способствовала тотальному включению всех слоев населения в политическую жизнь страны. Восприятие позитивизма на русскую почву совпало, как уже отмечалось, с процессом становления и оформления комплекса наук гуманитарного характера (история, социология, психология, экономика, право, политология и др.), когда содержание позитивистской философии с ее научными методами рационального познания, свободными от «спиритуализма и идеализма», как никогда соответствовало интересам российских исследователей 60-х гг. XIX в. в их разработке философии истории. Этим объясняется и синхронность проникновения в Россию позитивизма с двумя другими направлениями научной мысли – марксизмом и дарвинизмом. Первым русским марксистом был Г. В. Плеханов, в прошлом руководитель народнического «Черного передела». Для распространения марксизма в России складывалась бла­гоприятная обстановка: нарастало забастовочное движение, стали появляться марксистские кружки. Заканчивался период утверждения капитализма, который советские историки датируют примерно 1861-1882 гг.: в результате промышленной революции капитализм укрепился в городе и, разрушая общину, проникал в деревню. Вместе с ним рос пролетариат, главным образом за счет крестьянства, которое все более "раскрестьянивалось". Именно к началу 80-х гг. промышленный пролетариат в основном сложился как класс. Рабочее движение обретало размах и организованность, достаточные для того, чтобы выделиться из общедемократического потока в качестве самостоятельной пролетарской струи. Чрезвычайно способствовала возникновению русской социал-демократии победа марксизма в западноевропейском рабочем движении, возможность использовать плоды этой победы, тем более что марксизм уже давно проникал в Россию, хотя вначале не прививался на русской почве как мировоззренческая система . Передовые русские люди еще в 40-е гг. знакомились с ранними работами К. Маркса и Ф. Энгельса (В.Г. Белинский и, возможно, А.И. Герцен). В пореформенной России, особенно с конца 60-х гг., интерес к марксизму стал быстро расти. Народники уже не просто знакомились с трудами Маркса и Энгельса, но и переводили их.

Черты: получение высшего образования, ориентация на преодоление телесности, которое необходимо для реализации духовной свободы и четко выраженное табуирование всего плотского. Полное освобождение от физической детерминации, наличие авторитетов и невозможность обсуждать эти авторитеты. Считалось, что все интеллигенты имели музыкальное образование, но – по сути – оно часто ограничивалось изучением основных гамм. Есть подозрение, что тоже самое можно сказать и о владении иностранными языками. Скорее всего, интеллигенты владели только определенными стилями языков, разговорным и беллетристическим, а понимание специальных, религиозных, философских текстов, вызывало сложности.

РУССКАЯ ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ XIX ВЕКА: ПОНЯТИЕ, ФОРМИРОВАНИЕ, СОСТАВ

Вялов А.И.

Начиная данное исследование, необходимо обратиться к терминологии, а точнее - к главному понятию, не уяснив которое, трудно будет разобраться в главной проблеме. Итак, обратимся к истории термина "интеллигенция".

Словарь С.И. Ожегова определяет понятие "интеллигенции" следующим образом: "Интеллигенция - люди умственного труда, обладающие образованием и специальными знаниями в различных областях науки, техники и культуры; общественный слой людей, занимающихся таким трудом". По мнению В. Даля, интеллигенция - "разумная, образованная, умственно развитая часть жителей".

Часто это понятие выводят из латинского intelligentia - "понимание, познавательная сила, знание". На самом деле первоисточником его является греческое слово noesis - "сознание, понимание их высшей степени". Этот концепт противопоставлялся более низким степеням сознания - dianoia - "образ мыслей, размышление" и episteme - "научное знание", и объединяла их как высшая категория. Затем уже в римской культуре возникло собственно слово intelligentia , означавшее сначала просто "хорошая степень понимания, сознания", без греческих тонкостей. Лишь к закату Рима оно приобрело тот смысл, в котором и перешло в классическую немецкую философию, во французскую науку.

В Россию понятие "интеллигенция" проникает трудами Гегеля, Шеллинга, а также французских авторов. Первые русские переводчики Шеллинга переводили его термин " Intelligenz " как "разумение", а заглавие книги Ипполита Тэна " De l ’ intellegence " как "об уме и познании". Именно в таком отвлеченно-философском смысле слово и стало употребляться в русском языке.

Долгое время считалось, что собственно русское слово "интеллигенция" было введено в 1860-е годы Боборыкиным, о чем он и сам говорил в начале XX века: "Около сорока лет назад, в 1866 г., в одном из своих драматических этюдов я пустил в обращение в русский литературный язык как жаргон <...> слово "интеллигенция", придав ему то значение, какое оно из остальных европейских языков приобрело только у немцев: интеллигенция, т.е. самый образованный, культурный и передовой слой общества известной страны. Тогда же я присоединил к нему одно прилагательное и одно существительное <...> интеллигент и интеллигентный".

На самом же деле, во-первых , слово впервые было употреблено В.А. Жуковским в 1836г., а во-вторых, в 1866 г. Боборыкин употребил его вовсе не в том значении, о котором писал спустя почти полвека. Однако обо всем по порядку. Согласно исследованию С.О. Шмидта, слово "интеллигенция" присутствует в дневниковой записи В.А. Жуковского от 2 февраля 1836г. В ней идет речь о возмутительном случае, когда сразу после пожара с сотнями жертв у Адмиралтейства, почти рядом, на Невском в тот же день состоялся веселый бал в доме В.В. Энгельгардта. Бал превратился чуть ли не в беснование, где участвовали многие петербургские дворяне, "которые у нас представляют,- иронично замечает Жуковский,- всю русскую европейскую интеллигенцию " и где "никому не пришло в голову (есть исключения), что случившееся несчастье есть дело всеобщее". Иначе говоря, поэт не осознает еще интеллигенцию как специфическое русское явление (примечательно, кстати, что и сейчас некоторые ученые, занимающиеся проблемой интеллигенции, не признают исключительно русского содержания понятия, о чем будет сказано позже).

Возвращаясь к Боборыкину, нужно отметить, что он впервые употребляет это слово в 1866 году в статье о парижских театральных постановках в совершенно ином значении, нежели современное: "Постановки театра Шатле больше, чем постановки других театров, нравятся массе, без различия интеллигенции и общественного положения", т.е. здесь скорее имеется ввиду философское понятие ума, интеллекта, нежели принадлежности к определенному социальному слою. И все же, отказывая Боборыкину в пальме первенства в использовании слова "интеллигенция", нельзя отрицать вклад писателя в привлечении внимания к данному понятию.

Помимо него термин "интеллигенция" имел хождение и у других авторов 1860-х годов, таких, как Н.Шелгунов, И. Аксаков, П. Ткачев. Причем, при общей неопределенности, колебании между абстрактным и собирательным значениями, у революционно-демократического лагеря есть свои трактовки понятия "интеллигенция". Ткачев, в частности, называл ее "образованным меньшинством": "по своему строго критическому отношению к окружающим ее явлениям, по смелости своей мысли она ни в чем не уступает лучшей части западноевропейской интеллигенции", и "здоровые мысли и понятия, которые в наше время стали распространяться и утверждаться в небольшом кружке нашей интеллигенции", привели к тому, что "барская интеллигенция" должна была стушеваться перед другою, вышедшею из другого класса людей".

К 1870-м годам утверждается понятие интеллигенции как социальной группы со своими отличительными особенностями. В словаре В. Даля, еще раз напомним, она определяется как "разумная, образованная, умственно развитая часть жителей". А все тот же Боборыкин в начале ХХ века определял ее следующим образом, отобразив по сути основные черты: "интеллигенция, т.е. самый образованный, культурный и передовой слой общества известной страны. <...> собирательная душа русского общества и народа. <...> избранное меньшинство, которое создало все, что есть самого драгоценного для русской жизни: знание, общественную солидарность, чувство долга перед нуждами и запасами родины, гарантии личности, религиозную терпимость, уважение к труду, к успехам прикладных наук, позволяющим массе поднять своё человеческое достоинство".

Говоря, однако, о явлении интеллигенции как присущем единственно русской действительности, нельзя пройти мимо работ П. Марселя, П. Потье, П. Габильяра, А. Беранже, которые писали о существовании во Франции так называемых "интеллигентных пролетариев". В частности, Анри Беранже так характеризует людей этого слоя: "… на дне общества есть люди, рожденные бедняками, как например сыновья крестьян, рабочих, мелких служащих или даже крупных, но неимущих чиновников, люди трудолюбивые, склонные к порядку, приобретшие усидчивым трудом и лишениями значительные знания, люди, требующие известного положения в обществе, соответственно тем преимуществам, какие им дает университетская степень, наконец, люди, не имеющие ничего общего с богемой, с строптивыми упрямцами и с отбросами сословий, а наоборот, личности дисциплинированные, покорные, готовые и желающие сделаться настоящими буржуа и кончающими тем, что впереди у них остается только один голод. Вот это и есть интеллигентные пролетарии".

Он приводит и статистику французского интеллигентного пролетариата, выделяя следующие категории интеллигентных пролетариев: 1) пролетарии среди врачей; 2) среди адвокатов и судей; 3) среди профессоров и учителей; 4) среди инженеров; 5) среди офицеров; 6) среди чиновников; 7) среди представителей художественных профессий; 8) среди студентов; 9) в пролетариате - "преисподней голодающих оборванцев, с университетскими дипломами".

Необходимо отметить также мнение отдельных отечественных ученых, подвергающих сомнению исключительность русской интеллигенции. К числу таких можно отнести К.Б. Соколова. Он заявляет о существовании интеллигенции в Германии, Японии, Индии, США и др., ссылаясь на труды Г. Померанца, В. Страды, и приводя собственные аргументы. И, если с Померанцем, который говорит о том, что "... интеллигенция... складывается в странах, где сравнительно быстро принялась европейская образованность и возник европейски образованный слой, а социальная "почва", социальная структура развивалась медленнее, хотя иногда, по-своему, и очень быстро" и при этом "эта "почва" надолго сохраняла азиатские черты", можно согласиться в силу похожего характера развития русской культуры, где народная культура и культура образованного слоя развивались практически независимо друг от друга, то мысли, высказанные В. Страдой, носят спорный характер. Он пишет, что "русская интеллигенция при всех ее особенностях, не есть что-то уникальное, а часть сложного исторического явления - европейской интеллигенции нового времени". По его мнению, последняя появилась во Франции в эпоху Просвещения, которому и отводилась решающая роль при формировании современного типа интеллектуала , в том числе и русского. Получается, что он не разделяет понятия интеллектуалов и интеллигенции, что не совсем правильно, поскольку интеллигент в отличие от интеллектуала - по сути просто работника умственного труда, образованного человека, сочетает в себе еще и функции носителя норм нравственности, национального самосознания, просветителя, ведущего за собой остальной народ к духовной свободе, миру и гармонии. Другое дело, что методы достижения этих целей приобретали порой столь кровавый характер, что сводило на нет благородные стремления, но этот вопрос будет нами рассмотрен в данном исследовании позднее.

Занимательна тут точка зрения П.Н. Милюкова, отмечавшего, что "интеллигенция вовсе не есть явление специфически русское". И при этом он, так же, как и Беранже, упоминал интеллигентный пролетариат. Милюков отмечал, что появление во Франции "особого класса, стоящего вне сословий и занятого профессиональным интеллигентским трудом, ведет к образованию интеллигентского пролетариата...". Есть, по его убеждению, интеллигенция и в Англии, причем она стоит "особенно близко по самому характеру идеологии к русской интеллигенции". Что же касается Германии, то в ней, по словам Милюкова, еще в 30-х - начале 40-х годов XIX в. учащейся молодежью было создано типично интеллигентское движение "Молодая Германия", состоявшее из журналистов и литераторов.

Так же Милюков говорит об эпохах, "как 40-50-е годы, когда интеллигентский тип становится интернациональным в Европе, будучи объединен в кружках политической эмиграции".

Вопрос о соотношении терминов "интеллигенция" и "образованность" Милюков решает представлением их в виде двух концентрических кругов. "Интеллигенция - тесный внутренний круг: ей принадлежит инициатива и творчество. Большой круг "образованного слоя" является средой непосредственного воздействия интеллигенции". Таким образом Милюков подводит веские основания под вывод об интернациональности понятия интеллигенции.

Соколов же в качестве аргументов приводит такую же, как и в России, оторванность "верхушки", от народа во Франции и Германии конца XVIII века. По его словам, "только образованная парижская аристократия была знакома с достижениями науки, занималась литературой и изящными искусствами. В тоже время провинциальные дворяне Гаскони, Прованса, Шампани, Бургундии не всегда знали грамоту". Здесь мы имеем дело с сословным делением, но интеллигенция - внесословна. Интеллигенция сама есть социальный слой, в который входят люди разного происхождения. К тому же, автор сам себе противоречит, противопоставляя "парижскую аристократию" "провинциальным дворянам Гаскони", т.е. одних дворян он, таким образом, причисляет к народу, а других - ставит над ним.

Что касается упоминания Соединенных Штатов Америки, то здесь достаточно вспомнить, каким образом и из кого формировалось их население. Далее, Америка - государство, построенное, по сути заново, "с нуля", и совсем на иных принципах. Там сословия размывались и во главу угла ставилась (да и ставится) предприимчивость, умение зарабатывать любыми способами. О какой интеллигенции, о какой нравственности может идти речь там, где господствовали принципы индивидуализма и материальной обеспеченности. Очень точно один американский президент выразил сущность своей страны - "дело Америки - бизнес".

В противовес подобным высказываниям Соколова и его единомышленников можно привести два совершенно противоположных мнения: В. Кормера и И. Берлина. Так, Кормер следующим образом определял специфику интеллигенции как явления русской культуры: "Исходное понятие было весьма тонким, обозначая единственное в своем роде историческое событие: появление в определенной точке пространства, в определенный момент времени совершенно уникальной категории лиц (...), буквально одержимых еще некоей нравственной рефлексией, ориентированной на преодоление глубочайшего внутреннего разлада, возникшего меж ними и их собственной нацией, меж ними и их же собственным государством. В этом смысле интеллигенции не существовало нигде, ни в одной другой стране, никогда". И хотя всюду были оппозиционеры и критики государственной политики, политические изгнанники и заговорщики, люди богемы и деклассированные элементы, но "никогда никто из них не был до такой степени, как русский интеллигент, отчужден от своей страны, своего государства, никто, как он, не чувствовал себя настолько чужим - не другому человеку, не обществу, не Богу - но своей земле, своему народу, своей государственной власти. Именно переживанием этого характернейшего ощущения и были заполнены ум и сердце образованного русского человека второй половины XIX - начала XX века, именно это сознание коллективной отчужденности и делало его интеллигентом. И так как нигде и никогда в Истории это страдание никакому другому социальному слою не было дано, то именно поэтому нигде, кроме как в России, не было интеллигенции". Исайя Берлин сказал об этом боле сжато, но не менее глубоко: "Не следует путать интеллигенцию с интеллектуалами. Принадлежащие к первой считают, что связаны не просто интересами или идеями; они видят себя посвященными в некий орден, как бы пастырями в миру, назначенными нести особое понимание жизни, своего рода новое евангелие".

Относительно вопроса происхождения русской интеллигенции, можно обозначить несколько вариантов генезиса. Одна из традиций отечественной культуры, наиболее отчетливо заявленная русским народничеством, а затем и марксизмом (Н.К. Михайловский, Г.В. Плеханов, В.И. Ленин), - начинать историю русской интеллигенции с возникновения разночинства - в 40-е годы- XIX в. в лице наиболее ярких его представителей и идейных вождей — В.Г. Белинского и А.И. Герцена. Следующее поколение разночинной интеллигенции (Н.Г. Чернышевский, Н.А. Добролюбов, Д.И. Писарев и другие "шестидесятники") продолжило и радикализировало взгляды людей, представлявших не то или иное сословие или класс, но "чистую мысль", дух (нации или народа), воплощенное искание истины, справедливости, разумной действительности. Таким образом, "разночинское" обоснование русской интеллигенции объясняет не только ее отвлеченную духовность, но и знаменитую ее "беспочвенность", разрыв со всяким сословным бытом и традициями, ее социальную неукорененность, скитальчество, "отщепенчество".

Другая традиция истолкования генезиса русской интеллигенции связывает его с истоками русского вольномыслия ("вольтерьянства" и политической оппозиционности); в этом случае родоначальниками русской интеллигенции оказываются А.Н. Радищев, Н.И.Новиков (к этой точке зрения по-разному склонялись Ленин и Бердяев); Д.Н. Овсянико-Куликовский начинал свою историю русской интеллигенции с момента публикации "Философического письма" П.Я. Чаадаева, положившего начало национальному нигилизму отечественных мыслителей (своего рода оборотной стороны русской мессианской идеи). Именно острота постановки Чаадаевым проблемы национальной самобытности русской культуры и российской цивилизации в контексте мировой культуры вызвала почти двухвековую полемику русских "западников" и "славянофилов" вокруг вопроса о ценностной самоидентичности русской культуры и породила множество оригинальных гипотез и концепций духовно-цивилизационного своеобразия России и русской культуры.

Тем самым происхождение русской интеллигенции связывалось, во-первых, с культурным европеизмом, распространением просвещения, развитием наук, искусств и вообще возникновением специализированных форм культуры (которых в Древней Руси с ее культурным синкретизмом не существовало) и их обслуживающих профессионалов; во-вторых, с обретаемыми навыками религиозной и политической свободы мысли, слова, печати, тем более трудными для России, что "рождались они в жестком противостоянии политическому деспотизму и авторитаризму, традиционализму и религиозно-духовному догматизму, цензурным гонениям и запретам, - в отсутствие сложившегося общественного мнения, традиций гражданского общества, правового государства (т.е. в принципиально иных социокультурных условиях по сравнению с западноевропейскими свободами)".

Третья традиция (Д.С. Мережковский и М.О. Гершензон) возводила истоки русской интеллигенции ко временам петровских реформ и к самому Петру, признаваемому первым русским интеллигентом, стремившимся "по своему образу и подобию" сформировать отряд послушных его воле "птенцов гнезда Петрова". Сюда же относится традиция осмыслять успехи просвещения в России в связи с державной волей просвещенного монарха (Петр I, Елизавета, Екатерина II, Александр I, Александр II т.д.). Эта традиция исследования генезиса русской интеллигенции была плодотворна тем, что обозначала драматическую коллизию, сопровождавшую в дальнейшем всю историю русской интеллигенции - сложные взаимоотношения интеллигенции с властью и государством. С одной стороны, интеллигенция "рекрутирована" властью, ее деятельность мотивирована гражданским долгом перед Отечеством, его духовным благом и процветанием; с другой - интеллигенция сама творит себя, а не порождена властью, она самоопределяет смысл и цели своей деятельности, связанной с творчеством и распространением культуры, общечеловеческих ценностей, идеалов Разума и просвещения, а не служит лишь интеллектуальным, культурным орудием политической воли самодержавного монарха и его бюрократического аппарата.

Четвертая традиция осмысления культурно-исторических истоков русской интеллигенции связана с поисками более глубоких - древнерусских - ее корней. Так, в многовековой- "пятиактной" - трагедии русской интеллигенции Г.П. Федотов видел и многовековую же ее предысторию: целых два "пролога" к ней - в Киеве и Москве. Иначе говоря, по Г. Федотову, первые "интеллигенты" на Руси - при всей условности их отнесения к интеллигенции - это православные священники, монахи и книжники киевского и московского периодов древнерусской культуры. "В этом случае история (точнее - предыстория) русской интеллигенции уходит во мглу веков и теряется чуть ли не у истоков Крещения Руси"; однако такой подход к исследованию русской интеллигенции раскрывает важные смысловые составляющие понятия "интеллигенция" - органическая близость древнерусской "протоинтеллигенции" к народу (своим бытом, языком, верой) и вместе с тем - отчужденность, оторванность от него, от народного творчества (культурный аристократизм, византинизация идеалов жизни, нравственности, эстетики).

Пятая традиция трактовки интеллигенции в отечественной культуре связана с вкладом русского марксизма, впитавшего, в большевистском варианте, идеологию "махаевщины" (доктрины, автором которой по праву считается В.К. Махайский и которая объявляет интеллигенцию классом, враждебным революции, в то время как основой революции оказываются деклассированные элементы, люмпен-пролетариат). Согласно этой интерпретации, интеллигенция не находит определенного места в социально-классовой стратификации общества: это не класс, а "прослойка" между трудящимися и эксплуататорами; интеллигенция "вербуется" из недр трудящихся, однако ее труд, знания, продукты умственного труда являются "товаром", который заказывается и оплачивается главным образом эксплуататорскими классами, превращаясь тем самым в форму идеологического обмана и самообмана трудящихся. Интеллигенция, таким образом, предстает в качестве ученых "лакеев", "приказчиков", "прислуги" эксплуататорских классов (помещиков и буржуазии), а создаваемые ею произведения культуры, в соответствии с поступившим "социальным заказом", оказываются опасными и вредными для народа, т.е. подлежат изъятию, исправлению, переосмыслению с новой классовой точки зрения, т.е. целенаправленной селекции. Отсюда - новая роль революционной цензуры, партийно-государственного контроля за интеллигенцией, ненадежной и продажной, лицемерной и склонной к политическому предательству.

Что же на самом деле представляет собой интеллигенция? Об этом идет многолетний спор, как мы уже успели убедиться, на страницах литературных и научных журналов, книг. Существуют сотни определений для интеллигенции. И на одной из недавних конференций, посвященных этой проблеме, было названо целых 24 критерия, "раскрывающих понятия интеллигенция и интеллигентность".

Один из коренных вопросов - вопрос о происхождении интеллигенции, о котором мы выше упоминали, говоря о направлениях в толковании данного понятия. Сейчас же рассмотрим вопрос более детально. Серьезная дискуссия относительно происхождения интеллигенции развернулась в начале ХХ века на страницах сборников "Вехи", "Из глубины". Здесь надо сказать о схожести взглядов в плане времени появления интеллигентов в России. "Созданием Петровым" именует интеллигенцию С.Н. Булгаков. М.О. Гершензон так же утверждает, что "наша интеллигенция справедливо ведет свою родословную от Петра". М.И. Туган-Барановский не отстает и видит Петра "одним из первых русских интеллигентов". Несколько иных взглядов придерживался Струве, считавший, что "интеллигенция как политическая категория, объявилась в русской исторической жизни лишь в эпоху реформ и окончательно обнаружила себя в революцию 1905-1907 гг. Идейно же она была подготовлена в знаменательную эпоху 40-х гг. <...> Восприятие русскими передовыми умами западноевропейского социализма - вот духовное рождение русской интеллигенции в очерченном нами смысле". Однако тогда же появились разночтения касательно "духовных отцов" русской интеллигенции. В их качестве выступали Белинский, Бакунин, Некрасов, Герцен, Чаадаев. В написанной позже работе Бердяев считал таковым Радищева: "Родоначальником русской интеллигенции был Радищев, он предвосхитил и определил ее основные черты. Когда Радищев в своем "Путешествии из Петербурга в Москву" написал слова "Я взглянул окрест меня - душа моя страданиями человеческими уязвлена стала", - русская интеллигенция родилась". И вообще сам процесс исторического зарождения интеллигенции в России сопровождался, по словам Бердяева, мученичеством. Говоря о вынесенных Екатериной II приговорах, он заключает: "Так встречено было образование русской интеллигенции русской властью". Особым типом интеллигента являлся, по Бердяеву, А.С. Пушкин, которого тот называл "единственным ренессансным русским человеком, который соединил в себе сознание интеллигенции и сознание империи".

Необходимо так же отметить неоднозначность выводов и в отношении сущности интеллигенции. И, если Н.А. Гредескул писал в начале 19 - го века о том, что "интеллигенция" в смысле "ума и "понимания", так же как в смысле "нравственной чуткости", существует, конечно, у всех народов и во все времена", то Бердяев в середине столетия был уверен в том, что "русская интеллигенция есть совсем особое, лишь в России существующее, духовно-социальное образование". А, выстраивая ступени восхождения интеллигенции к статусу роковой, судьбоносной для России категории, Н.А. Бердяев отдает должное разностороннему влиянию на этот процесс Чаадаева и Хомякова, Герцена и Бакунина, славянофилов и западников, народников и марксистов. Он исследует, как меняется характер и тип русской интеллигенции при переходе от преимущественно дворянского состава (40-е годы 19-го столетия) к разночинскому (60-е годы), говорит о возникновении в России "интеллигентного пролетариата" (вспомним Беранже) и большой роли "интеллигентов", вышедших из духовного сословия".

Немалую роль "церковной интеллигенции", правда, уходящей корнями в средневековье, признает современный исследователь Т.П. Белова, отмечающая, что ее "необходимо признать "первой русской интеллигенцией", так как именно с ней связано возникновение личностного самосознания и пробуждения русского национального самосознания".

Свое мнение о сущности интеллигенции имеет и В.Л. Семенов, который считает, что по своим историческим корням интеллигенция как бы разделяется на две части. Одна из них, органичная традиционному российскому обществу, имела своими истоками летописную культуру Древней Руси. Другая - представляла продукт силовых "прививок" Западной цивилизации на российское "древо". Вместе с тем автор отмечает, что "начало русской интеллигенции в узком смысле... понятия было положено реформами Петра I , ... но уже в 1870-х гг. радикальная молодежь стала утверждать: право носить титул интеллигентов принадлежит только ей одной". Хотя, пишет автор, исключение из состава интеллигенции "не революционеров" равнозначно искажению истории России.

А О.В. Туманян приходит к выводу, что "в дореволюционной России интеллигенция формировалась практически изо всех социальных групп и классов, как традиционно стоящих во главе общества, так и из простых людей".

Касательно формирования интеллигенции, уместно упомянуть Иванова-Разумника, писавшего, что интеллигенция как слой существовала с середины Х VIII века, а до того были лишь отдельные интеллигенты, такие как Курбский, Котошихин, Хворостинин, Татищев.

Мы придерживаемся относительно генезиса интеллигенции точки зрения, озвученной Д.С. Мережковским и М.О. Гершензоном, уводивших корни интеллигенции к времени петровских реформ.

В целом же относительно сути вопроса о специфике русской интеллигенции уместно привести как вывод слова О.К. Ермишиной: "Проблема выделения интеллигенции в отдельную социальную страту остается одной из наименее изученных. Представляется, что одной из серьезных причин этого положения в отечественной историографии является сложность вычленения интеллигенции из сословной структуры российского общества, которая окончательно оформилась в XVIII веке".

По нашему мнению, наиболее полно понятие и сущность интеллигенции выразил в своей работе "Культура и интеллигенция" Виталий Владимирович Тепикин. Под интеллигенцией он мыслит (и здесь мы с ним согласны) "особую социально-профессиональную и культурную группу людей, занятую преимущественно в сфере умственного труда, обладающую способностью чуткости, такта и мягкости в проявлениях, ответственную за поступки и склонную к состоянию самоотречения". Помимо определения чрезвычайно интересны признаки интеллигенции, выделенные им:

"1.передовые для своего времени нравственные идеалы, чуткость к ближнему, такт и мягкость в проявлениях;

2.активная умственная работа и непрерывное самообразование;

3.патриотизм, основанный на вере в свой народ и беззаветной, неисчерпаемой любви к малой и большой Родине;

4.творческая неутомимость всех отрядов интеллигенции (а не только художественной ее части, как многими принято считать), подвижничество;

5.независимость, стремление к свободе самовыражения и обретение в ней себя;

6.критическое отношение к действующей власти, осуждение любых проявлений несправедливости, антигуманизма, антидемократизма;

7.верность своим убеждениям, подсказанным совестью, в самых трудных условиях и даже склонность к самоотречению;

8.неоднозначное восприятие действительности, что ведет к политическим колебаниям, а порой - и проявлению консерватизма;

9.обостренное чувство обиды в силу нереализованности (реальной или кажущейся), что иногда приводит к предельной замкнутости интеллигента;

10.периодическое непонимание, неприятие друг друга представителями различных отрядов интеллигенции, а также одного отряда, что вызвано приступами эгоизма и импульсивности (чаще всего характерно для художественной интеллигенции).

Принимая во внимание признаки интеллигенции, предложенные нами, надо знать пропорциональный критерий, предполагающий достаточное количество признаков для конкретного индивида-интеллигента. Видно, хватит половины из 10, чтобы человека можно было назвать интеллигентом. Но - в общем значении".

Прежде чем приступить к вопросу о составе интеллигенции, необходимо обозначить основные классификации. В основу одной из них положена принадлежность представителя данного слоя к определенной профессии, что является характерным признаком многих словарей, как советского периода, так и современности. Так в определении из словаря С.И. Ожегова идет четкий принцип принадлежности к интеллектуальным профессиям. То же наблюдается и в определениях, данных в Советском Энциклопедическом словаре и в энциклопедии социологии, хотя отдельные исследователи, как например В.С. Меметов, не согласны с такой трактовкой термина и считают, что: "Подавляющее большинство исследователей по-прежнему подходят к этому понятию как к некой общности всех профессионально образованных людей. При этом ни у кого не вызывает возражений тот факт, что в современном "образованном слое" сплошь и рядом встречаются безнравственные, ничего не имеющие общего с интеллигенцией и интеллигентностью люди". Четкую классификацию по профессиональному признаку мы также видим у В.Р. Лейкиной-Свирской - она делит интеллигенцию на следующие группы:

Чиновники, офицеры, духовенство;

Технические кадры;

Медики;

Учителя средней и начальной школы;

Работники науки;

Цех литературы.

Мы бы отнесли сюда и представителей студенческой молодежи, стремящейся к получению образования в различных областях знаний, из которых в дальнейшем и будут формироваться все вышеизложенные В.Р. Лейкиной-Свирской группы интеллигенции.

Другая классификация строится на основе общественно-политических взглядов, и здесь во главе угла лежат политико-правовые убеждения представителей рассматриваемого слоя. По этому критерию интеллигенцию времен Александра II можно разделить на три главных направления: консерваторы, либералы, радикалы. На базе такой классификации и будет строиться данная работа, поскольку внутри узкопрофессиональных групп интеллигенции не было единства в отношении к острым вопросам современности, а, следовательно, и рассматривать вопрос о мировоззрении интеллигенции того времени целесообразнее, используя именно такой признак.

Однако, чтобы быть последовательными, все же рассмотрим сначала профессиональный состав интеллигенции исследуемого периода, используя 1-ю классификацию, анализируя, соответственно, сословный состав студенчества, инженеров, медиков, учителей, деятелей науки и литературы и других групп интеллигенции.

Для начала нам представляется необходимым привести статистику по 8 университетам Российской Империи на 1880 г. и статистику по специальным учебным заведениям того же года.

Согласно переписи учебных заведений 1880 г., всего в 8 университетах на тот момент обучалось 8193 студента, из которых потомственных дворян было 1894 человека, детей личных дворян и чиновников - 1929, детей духовенства - 1920, детей почетных граждан и купцов - 745, детей мещан и цеховых - 1014, крестьян - 262, других сословий - 429 человек. В процентном соотношении соответственно потомственных дворян - 23,1%, личных дворян и чиновников - 23,5%, духовенства - 23,4%, почетных граждан и купцов - 9,1%, мещан и цеховых - 12,4%, крестьян - 3,2%, других сословий - 5,2%.

По данным переписи 1880 года специальных учебных заведений, из общего числа в 44572 учащихся потомственных дворян было 15,1%, детей личных дворян и чиновников - 11,2%, детей духовенства - 35,2%, детей почетных граждан и купцов - 5,9%, детей мещан - 12,8%, крестьян - 11%, других сословий - 3,6%.

По этим данным мы можем сделать вывод о растущем количестве среди студентов представителей непривилегированных слоев, что свидетельствовало о либерализации образования и пополнения интеллигенции не только из высших, но и из средних и низших слоев общества.

Представителей технической интеллигенции - инженеров в разных областях промышленности, готовили во второй половине XIX в. всего четыре института: Горный, Петербургский технологический, Московское техническое училище и вновь открытый в 1885 г. Харьковский технологический. Старейшим техническим учебным заведением являлся Институт корпуса горных инженеров, который был предназначен для детей инженеров и высших чиновников Горного ведомства, а с 1848 г. треть вакансий была предоставлена детям недостаточных родителей из неподатных сословий. До нового преобразования в 1865 г. Институт выпустил 424 человека со званиями инженер-поручика и инженер-подпоручика. Этот институт, имевший высокую научную репутацию, дал стране много видных ученых и специалистов.

Сословный состав студентов Петербургского технологического института к концу 19-го столетия имел примерно такое распределение: дворян — около 1/5 — 1/4, других привилегированных сословий — около 1/3 — 1/2, мещан и крестьян — около 1/3 разночинцев — 1/13 — 1/16. Примерно до 60% поступало из реальных училищ с дополнительным классом и до 25% с аттестатами классической гимназии. Технологический институт выпустил за последнюю треть 19-го века около 3 тысяч инженеров, специализировавшихся по механике и химии, что давало им возможность работать в самых разнообразных отраслях промышленности. По данным опроса в 1878 году двухсот пятидесяти инженеров, они работали в основном в свеклосахарной, винокуренной, металлообрабатывающей, хлопчатобумажной и писчебумажной промышленности. В общей сложности из тех, о ком имелись сведения, на производстве работало к 90-м годам 19-го столетия 39,9% выпускников.

Кроме работы на производстве и на транспорте значительная часть инженеров-технологов занималась педагогической работой; остальные были чиновниками разных ведомств, городским и инженерами, земскими техниками, губернскими механиками, директорами разных правления и прочее.

Студенты Московского технического училища принадлежали в основном к крупной и мелкой буржуазии.В последнюю треть 19-го века, начиная с 1871года, училище выпустило 1517 инженеров. Наглядно видно ускорение темпа их подготовки: от 253 человек - в 1871-1881 г.г., до 425 человек - в 1881 - 1890г.г. К сожалению, имеющиеся сведения о практическом использовании- выпускников Московского технического училища, относятся только к началу 90-х годов, однако обучение в качестве студентов данного учебного заведения они проходили в интересующий нас период исследования, и по ним можно в целом судить о распределении выпускников - технической интеллигенции России последнего десятилетия 19 века. Сведения дали 803 человека. Из них работали в промышленности (в фабрично-заводской администрации, мастерами, механиками и проч.) 403 человека (50,2%); на железных дорогах (в железнодорожной администрации, начальниками ремонта пути, тяги, депо, участков, помощниками начальников и проч.) — 182 человека (22,7%); служащими разных ведомств, в том числе в фабричной инспекции, — 82 человека (10,2%) - всего свыше 83%. Остальные 136 человек (16,9%) занимались педагогической работой. Среди них были профессора, доценты, начальники училищ, директора, заведующие учебными мастерскими, преподаватели, репетиторы и т.д.

Специалистов по транспорту выпускал Институт инженеров путей сообщения, с 1864 г. превращенный в открытое высшее учебное заведение. Оканчивающие курс получали звание гражданского инженера с правом на чин 10-го или 12-го класса, а позже звание инженера путей сообщения с правом на те же чины и техника путей сообщения. За последнюю треть 19-го века, начиная с 1865 года, курс Института инженеров путей сообщения закончило 2487 человек.

Что касается медицины, то здесь стоит отметить быстрый рост потребности во врачах, особенно в результате реформ 1860-х - 1870-х годов. При медицинских факультетах умножились в качестве вольнослушателей и "посторонних" фармацевты, аптекарские помощники, дантисты и т. п. которые, сдав экзамен, получали "практические" служебные звания. Приведем некоторые сведения о сословном составе студентов - медиков.

В Медико-хирургической академии в 1857 г. было 26,5% дворян и детей штаб-офицеров, 9% обер-офицерских детей, 25% детей духовенства, 4% детей почетных граждан и купцов, 18% детей мещан и цеховых, 6% из разночинцев и т. д. В 1865 г. уменьшился процент дворян и детей штаб-офицеров - до 21%; детей духовенства - до 15%; детей мещан и цеховых - до 12,2%, зато вырос процент обер-офицерских детей - до 15,8%; выросло почти втрое число детей почетных граждан и купцов -до 11,6%, и почти в 2,5 раза — число детей разночинцев -до 14,6%, и т. д.

В 1880 г. из 3693 студентов медицинских факультетов шести университетов потомственных дворян было 639 чел. (17,3%), детей личных дворян и чиновников - 816 чел. (22%), детей духовенства - 949 чел. (25,6%), детей почетных граждан и купцов - 339 чел. (9%), детей мещан - 581 чел. (15,7%), крестьян - 132 чел. (3,5%), других сословий - 237 чел. (6%). Эти данные показывают, что медицинская профессия продолжала оставаться по преимуществу разночинской, недворянской.

Медико-хирургическая - Военно-медицинская академия выпустила за 1857-1866 гг. - 985 медиков и 250 фармацевтов и ветеринаров, за 1867-1880 гг. - 1931 лекаря,.

В Московском университете окончило курс медицины в 1856- 1869 гг. 860 человек. В 1870-1878 гг. велся учет "получившим ученые степени и медицинские звания", причем итоговые данные никак не совпадали с числом "выбывших по окончании курса". Поэтому цифру получивших степени и звания по медицинскому факультету за эти годы - 2684 человек- надо считать завышенной.

Общее количество врачей, подготовленных до конца 19-го века, начиная с конца 50-х годов, составило 25,5- 27 тыс. человек.

Говоря об учителях, нужно отметить, что состав студентов факультетов, которые готовили учителей, не имел такой определенности, как юристов или медиков, зато имел свои особенности. Так, по данным переписи 1880 года, среди студентов-филологов 8 университетов преобладали дети дворян и чиновников (42,6%) и дети духовенства (34,4%). К концу 19-го столетия в составе студенчества уменьшилось количество представителей духовенства.

Так, по данным о сословном составе выпускников Петербургского историко-филологического института (до 1890 г. принимавшего семинаристов), из окончивших его в 1871-1893 гг. свыше 57% приходилось. на детей духовенства и преподавателей духовных школ. Детей дворян и штаб-офицеров было 7,3%, детей чиновников - 14,9%, из мещан -6,7%, из крестьян -5% и т. д,|

Разночинцы преобладали и среди выпускников Одесского университета. Из 270 окончивших в 1868-1890 гг. историко-филологический факультет было 59,3% из духовенства, 17,4 - из дворян и штаб-офицерских детей, 7,1- из обер-офицерских детей, 5,9% - из мещан, 3% крестьян и проч. На 542 окончивших физико-математический, из духовенства вышло 23,3%. из дворян и штаб-офицеров- 28%, из мещан -15%, из обер-офицерских детей-13,1%, из купцов и почетных граждан - 73% и проч.

Для выяснения численности учителей средней школы в России во второй половине 19 века обратимся к школьной статистике. Ценнейшим материалом является перепись учебных заведении, произведенная в марте 1880 г. Общее число должностей по мужским и женским средним школам всех ведомств составляла 10133, в том числе на школы Министерства народного просвещения приходилось 6323 места.. Учителей было меньше почти на 1880 человек - всего 8256 (6236 мужчин и 2020 женщин). Значительная часть учителей преподавала два предмета и более или занимала должность классного наставника. Директора и инспектора гимназий так

же преподавали в основном древние языки.

По специальным учебным заведениям (педагогическим, медицинским, техническим, ремесленным, художественным и проч.) перепись зафиксировала 3673 номинальные педагогические должности. Действительное количество преподавателей в них было меньше примерно на 800 человек. За вычетом учебного персонала высших специальных заведений, на специальные школы приходилось около 2 тыс. учителей.

По социальному составу учителя средней школы были в основном разночинцами. В 1880г. 7530 учителей Европейской России распределялись по сословию родителей следующим образом: потомственных дворян было 11,7%, личных дворян и чиновников - 25%, духовенства - 32,4%, почетных граждан и купцов - 6%, мещан и цеховых - 8,4%, крестьян - 3,4%, других сословий -12%.

Далее необходимо проследить, как складывалось "ученое сословие". В начале XIX в. в новые университеты (Харьковский, Казанский) еще приходилось набирать профессоров из иностранцев. Но вскоре началась подготовка отечественных профессоров за границей, в Дерпте и Петербурге. Основанный при Дерптском университете Профессорский институт, заполнявшийся кандидатами из разных университетов, за 10 лет подготовил 22 профессора в русские университеты. В общем, из его студентов, окончивших Профессорский институт до 1860 г., вышло около 170 профессоров русских университетов и членов Академии наук.

С введением устава в 1863 г. открылось большое количество новых профессорских вакансий (количество штатного персонала увеличилось на 67%), вошла в силу система оставления при факультетах стипендиатов (а также без стипендии) для подготовки к профессорскому званию. Количество оставленных при университетах, постепенно повышаясь, дошло к концу века до 200 человек.

Говоря о социальном составе профессуры, приведем данные переписи университетов 1880 г., по которой из 545 учащих было потомственных дворян было 182 человека (33,3%), личных дворян и чиновников - 67 (12,3%), духовенства - 78 (14,3%), почетных граждан и купцов - 50 (9,2%), мещан и цеховых - 41 (7,5%), крестьян - 6 (1,1%), других сословий - 59 (10,8%), иностранцев - 63 (11,6%).

Сравним их с данными той же переписи по студентам, приведенными нами выше, где было потомственных дворян - 23,1%, личных дворян и чиновников - 23,5%, духовенства - 23,4%, почетных граждан и купцов - 9,1%, мещан и цеховых - 12,4%, крестьян - 3,3%, других сословий - 5,2%.

Результаты сравнения получаются очень занимательными. Если состав студенчества был более или менее равномерно распределен по сословиям, то в профессуре преобладали представители привилегированных сословий. Возможно, это было связано с невысоким уровнем доходов от научно-исследовательской и преподавательской деятельности, и молодежь стремилась больше заработать, используя знания на практике, а не занимаясь углублением теоретических познаний. Похожие результаты мы видим по специальным учебным заведениям.

И конечно, говоря об интеллигенции, нельзя не коснуться литературных деятелей, творивших на страницах журналов и газет. Здесь были и мыслители либерального толка, и консерваторы, и революционеры. К первым здесь можно отнести Н.С. Скворцова с его "Русскими ведомостями", М.М. Стасюлевича с его "Вестником Европы", ко вторым - М.Н. Каткова и его "Московские ведомости", А.С. Суворина ("Новое время"), к третьим - Некрасова, Елисеева ("Отечественные записки") и др. Здесь мы указали лишь отдельных представителей наиболее влиятельных изданий. Всего же пишущая братия насчитывала несколько тысяч человек. И тут мы считаем необходимым привести некоторую статистику по результатам Московской, Петербургской и Первой Всеобщей переписей. Петербургская перепись 1869 года учла 302 писателя, журналиста, переводчика и издателя. В Московской переписи 1882 г. литераторов, корреспондентов, редакторов, переводчиков и др. было зарегистрировано 220 человек.

Теперь считаем нужным сделать некоторое обобщение всего вышеизложенного. Интеллигенция - это одно из наиболее сложных и неоднозначных понятий. Споры о ней не утихают уже два столетия на страницах литературных и научных журналов, российских и международных конференциях. Существует около трехсот вариантов определения понятия "интеллигенция", каждое из которых выделяет определенный набор характерных черт, среди которых отмеченная Кормером "отчужденность" от народа и власти. На наш взгляд, это свойство интеллигенции как раз раз и отражает русскую специфику этого феномена, потому как ни в одной стране земного шара не было слоя людей, который одинаково был бы оторван как от простых людей, так и от властьимущих и при этом радел за судьбу Отечества.

Вопрос о происхождении интеллигенции также остается дискуссионным. Пролито уже немало чернил в доказательство "древности" русской интеллигенции, происхождению ее в петровские времена или же в 40-е годы XIX века. Нам представляется, что все-таки ближе к истине определять происхождение ее петровскими преобразованиями, когда возникла пропасть между немногочисленными европейски образованными людьми и носителями русской традиции образованности. До 1840-х годов интеллигенция формировалась, в основном, из дворянской среды, но далее в нее вливались представители и податных слоев.

И во второй половине XIX века мы видим уже достаточно большую долю представителей городского населения, начинающему играть все более значительную роль в общественной жизни.

Заключение

"Интеллигенция" суть сложное и неоднозначное понятие, вокруг которого уже многие десятилетия не утихают споры. Мы здесь соглашаемся с мнением В.В. Тепикина, утверждающего, что интеллигенция - это "особая социально-профессиональная и культурная группа людей, занятая преимущественно в сфере умственного труда, обладающая способностью чуткости, такта и мягкости в проявлениях, ответственная за поступки и склонная к состоянию самоотречения". Имеющее древнегреческие корни, привнесенное в Россию с трудами французских и немецких философов, понятие обрело у нас совершенно особый смысл, слив воедино европейскую "ученость" и русскую душу. Кто-то считает, что интеллигенция - явление чисто русское, иные отрицают такую исключительность. Мы, например, поддерживаем первую точку зрения. По-разному оценивали и оценивают роль интеллигенции в жизни страны: одни считают, что она негативно повлияла на русский народ, другие превозносят, видя в ней его "собирательную душу", но никто не отрицает серьезного воздействия интеллигенции на политическое и культурное развитие России, главным образом, конечно, в период коренных реформ.

Мировоззрение у представителей интеллигенции часто коренным образом разнилось. Здесь мы видим К.Н. Леонтьева и М.Н. Каткова, говоривших о монархическом сознании русского народа, о союзе византийского православия и русской самодержавной власти. С другой стороны были радикально настроенные А.И. Герцен, Н.Г. Чернышевский, П.Л. Лавров, П.Н. Ткачев и М.А. Бакунин, отмечавшие в социалистическое начало в народе и пропагандировавших революцию как средство реализации своих идей. При этом различались они по методам осуществления революции (от пропаганды у П.Л. Лаврова и заговорщического переворота у П.Н. Ткачева до немедленного стихийного бунта у М.А. Бакунина) и послереволюционному устройству, где М.А. Бакунин выступал в принципе против государства как института. Из наиболее умеренных деятелей, ратовавших за постепенное преобразование России, особо выделяются К.Д. Кавелин и Б.Н. Чичерин, имевшие, однако, также некоторые различия во взглядах на степень и скорость преобразований. Б.Н. Чичерин доказывал необходимость конституционной монархии, К.Д. Кавелин же призывал начать с преобразований административных, упорядочив работу существовавшего госаппарата, не прибегая пока к политическим реформам. При всем этом большинство представителей и консервативного, и либерального, и радикального толка выступали за сохранение общины. Связано все это отчасти с природой самого человека, который всегда ищет лучшего, и конечно, некоторыми послаблениями в общественной жизни, как то введение боле мягкого университетского устава, смягчение цензуры. Да общая либеральная атмосфера периода Великих реформ способствовала более свободному мышлению в области дальнейшего совершенствования, модернизации России.

Процесс реформирования шел, однако, не совсем гладко. В особенности, "буксовала" крестьянская реформа, которая, по выражению Н.А. Некрасова, ударила "одним концом по барину, другим - по мужику". В результате реформы большая часть помещиков, которые не смогли перевести свое хозяйство на капиталистические рельсы, разорилась, пополнив ряды мелкого чиновничества и мещанства. Крестьяне же, недовольные огромными размерами выкупных платежей, системой отработок и отрезков, бунтовали, требуя их отмены.

Студенчество и молодые специалисты, среди которых по сословному составу увеличилось, по сравнению с дореформенным периодом, число выходцев из разночинской среды, в то время имели популярность идеи "общинного социализма" А.И. Герцена и революционные взгляды Н.Г. Чернышевского, стремились отдать "долг" народу, их выкормившему и давшему им выучиться. Это "народничество" и рост международного социалистического движения, порожденного европейскими переворотами 1848-49 годов, привело к созданию П.Л. Лавровым, П.Н. Ткачевым и М.А. Бакуниным новых леворадикальных построений, давших теоретическую основу для деятельности нелегальных организаций революционных народников.

Свою роль в активизации действий таких организаций сыграли мягкие, а то и оправдательные приговоры по политическим делам середины 1870-х годов. Тут и Процесс "193-х", и дело Веры Засулич. Народники сочли это за сочувствие их борьбе и развили практику террористических актов против высоких чинов, превратившуюся в навязчивую идею убийства императора и, в итоге, приведшее к событиям 1 марта 1881 года и последующему разгрому подпольных организаций и прерыванию поступательного развития в сторону расширения прав и свобод.

Что же они добились? Их насилие породило лишь ответное насилие. И тут уже закрадываются в голову сомнения, а стоит ли считать тех, кто пробивает путь к всеобщему счастью через насилие, подлинной интеллигенцией. Ведь они уже не отвечают критерию человечности, без которого нельзя называться не только интеллигентом, но и собственно человеком. Наверное, нет. И все же вопрос остается открытым.

http://revolution.allbest.ru/history/d00239669.html